150 лет назад (23 декабря 1874 года по старому стилю или 4 января 1875-го — по новому) родился Василий Ян, русский советский писатель, сценарист, автор популярных исторических романов. При этом история самого Яна была ещё более интересной, чем его книги.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Финикийский корабль плывет на Соловки
Весной 1931 года почта доставила на Соловки посылку, адресованную Дмитрию Янчевецкому, одному из заключенных Соловецкого лагеря особого назначения (сокращенно – СЛОН). В посылке была книга с дарственной надписью: "Дорогому брату Мите, восточному страннику. Во все века пламенные искатели высшей правды бродили по свету…"
Человек, написавший эти слова, хорошо знал, что "дорогому брату" бродить по свету не позволяет приговор суда, вынесенный по 58-й (контрреволюционной) статье. На тот момент узнику Соловков оставалось сидеть еще пять лет. А за поиск высшей правды его в конце концов уничтожили...
Книга называлась "Финикийский корабль", её автор скрывался за псевдонимом Василий Ян. 10 лет спустя, когда брат Дмитрий и другие близкие родственники будут уже перемолоты жерновами НКВД, писателю вручат Сталинскую премию за цикл исторических романов о самой большой империи на свете – Золотой Орде. Романы были написаны живым, увлекательным языком, и читатель легко проникался симпатией к главным героям – великому Чингисхану и его наследникам, которые с азартом расширяли империю, захватывая все новые страны.
Неудивительно, что книги Яна понравились Сталину, распорядившемуся наградить писателя Сталинской премией 1-й степени. Это случилось в 1941 году, когда писатель Ян был стар, болен, одинок и не ждал от жизни ничего хорошего. А начиналось всё просто блестяще…
Побег с контрабандистами
Василий Ян (на самом деле Янчевецкий) родился в Киеве, в семье филолога и учителя древних языков Григория Андреевича Янчевецкого. Отец писателя был человеком блестяще образованным, в его доме бывали Тургенев, Гончаров, Верещагин. Когда мальчику исполнилось 10 лет, глава семьи получил чин статского советника и назначение директором Рижской гимназии.
У Василия началась новая жизнь, наполненная ароматом приключений. В Риге было море. А в "Рижском вестнике", который выписывал отец, печатались главы нового романа Стивенсона "Остров сокровищ". Сочетание книжной романтики и зрелища кораблей со всего света, бросавших якорь в порту неподалеку от дома, не могло не будоражить.
Вася подговорил друга-гимназиста, чей отец владел шхуной (в Риге это запросто), убежать из дома. Мальчишки забрались на шхуну и притаились в трюме, корабль отчалил, но из-за разыгравшегося шторма вскоре зашел в ближайший порт, где юных авантюристов списали на берег.
Так с самого детства сюжет приключенческого романа переплелся с жизнью. И позднее все написанные Янчевецким книги "выросли" из его собственного опыта, из путешествий и наблюдений.
"Записки пешехода"
В 1898 году, после окончания Петербургского университета, Василий объявил родителям, что на шесть месяцев уходит в пешее странствие по Волге и Каме, а оттуда направится к югу. В то время многие бродили пешком по России, в том числе такие знаменитые иностранцы, как Ницше и Рильке. Странствия были в моде, и подписчики газет с удовольствием читали дорожные очерки. Молодой Янчевецкий предложил Санкт-Петербургским "Ведомостям" план своих "скитаний по России" и попросил аванс – 50 рублей. Главный редактор князь Ухтомский рискнул авансировать никому не известного молодого автора и не прогадал.
Репортажи из глубинки, названные "Записками пешехода", пользовались у читателей газеты большой популярностью. Автор описывал крестьянский быт, народные обычаи, необычные встречи и, конечно, обязательное для всякого культурного человека паломничество в Ясную Поляну:
"Лев Николаевич приблизил ко мне лицо и пристально вглядывался своими бирюзовыми, близорукими глазами:
– А я очень хотел бы с вами вместе побродить по свету! Каждый день видеть новые пейзажи, беседовать с новыми людьми…
– В самом деле, Лев Николаевич! Давайте, пойдемте вместе! В пути ваше здоровье окрепнет, и вы будете, как мудрец в Древней Греции, бродить со своим учеником! Никто не узнает вашего имени, ни вашей мудрости. А у нас, на Руси, вас сочтут паломником, идущим ко святым местам…
Наш разговор прервался. Быстро подходил доктор Маковецкий:
– Софья Андреевна беспокоится, что вы слишком долго гуляете по сырой траве. Я как врач тоже скажу, что это рискованно и делать не следует. Кофе вас ждет..."
В.Янчевецкий "Записки пешехода". Ревель. 1901 г.
После возвращения в Петербург газета приняла Янчевецкого в штат – и почти тотчас отправила в новое путешествие, на этот раз по Великобритании. Прекрасно знавший английский (наряду с пятью другими европейскими языками), Василий обошел пешком и объехал на велосипеде Лондон, Ньюкасл, Портсмут, Ливерпуль, Шеффилд и английскую "глубинку", познакомившись в дороге с такими же любителями вольных странствий из высшего света. Его представили Киплингу, он слушал лекции молодого Черчилля об англо-бурской войне, и его осведомленность о положении дел в политике и экономике Британской империи произвела впечатление не только на читателей газет, но и на чиновников политического ведомства.
В 1902 году Янчевецкий был принят на статскую службу и выхлопотал себе назначение в администрацию Туркестанского края. "Меня манили бирюзовые дали, таинственные персидские горы, мечты о скитаниях по Азии", – вспоминал он позднее. Ему предписывалось "освоить местные языки и познакомиться с традициями жителей Средней Азии, а также сопровождать начальство в деловых поездках".
Были и поручения куда более деликатные, например сбор информации о контрабанде из Персии и тайные переговоры с ханом Хивы. Все это у молодого чиновника получалось исключительно хорошо. Он располагал к себе людей (особенно женщин, но об этом речь впереди): обаятельный высокий брюнет в белом кителе, ловкий наездник, меткий стрелок, бесстрашный путешественник, интеллектуал, полиглот и к тому же патриот России.
Поклонники романов Бориса Акунина уже узнали этот образ – вполне возможно, что Эраст Фандорин списан с Василия Янчевецкого.
К сожалению, туркестанская служба продлилась недолго, всего год. Весной 1903 года в Петербурге умирает отец, который не смог пережить пропажи казенных денег, украденных из его директорского кабинета. Янчевецкий-старший жил по принципу "безупречная репутация или смерть". Умирая от инсульта из-за того, что на него упала тень скандальной истории, Григорий Андреевич завещал жене погасить пропажу – 4000 рублей – из наследства, которое он оставляет.
Василий спешно отправился в столицу, чтобы поддержать мать и уладить семейные дела. Однако Азия его уже "не отпускала": он вновь и вновь стремился на Восток.
Журналист и шпион
Летом 1903 года Янчевецкий подал рапорт об организации этнографической экспедиции в Иран и Афганистан. Цели этого мероприятия предполагались не столько научными, сколько разведывательными – проникновение в закрытый для иностранцев Афганистан. Даже англичане, считавшие эту страну своим протекторатом, с большим трудом получали от эмира разрешение на въезд.
"Если афганские власти меня арестуют, – пояснял Янчевецкий, – то все-таки часть моего плана будет выполнена, так как мне удастся побывать внутри этого замкнутого государства и увидеть его современную жизнь".
Как только Янчевецкий и его спутники оказались на афганской земле, бдительные местные крестьяне (вооруженные, впрочем, неплохими ружьями) задержали чужеземцев и доставили их к начальнику ближайшей крепости, который начал пугать нарушителей государственной границы страшными карами. Выслушав угрозы, Василий Григорьевич с большим достоинством спросил: "Разве афганцы не вольны поступить так, чтобы у мирных путников осталась память о них как о великодушных хозяевах? Или храбрый воин Абдул-Гамид не начальник крепости на своей родной земле?" Это был хладнокровно и безошибочно рассчитанный ход. Разумеется, Абдул-Гамид приказал накрывать дастархан. На другой день дорогих гостей проводили до границы и на прощание шепнули, что за их караваном давно следят англичане. Слово "пустыня" звучит обманчиво, пояснили афганцы: тут повсюду глаза и уши, стражники и лазутчики, бизнес и политика – в пустыне можно разбогатеть, сделать карьеру или потерять жизнь. Кстати, за голову молодого русского чиновника назначено вознаграждение. Так что почаще оглядывайтесь, и – счастливого пути!
Между тем экспедиционная казна иссякла, и каравану пришлось повернуть на север, в "родной" Туркестан. На протяжении всех этих странствий Василий продолжал одной рукой писать очерки для газет, а другой – составлять донесения для политического ведомства.
Эти приключения "между журналистикой и шпионажем" продолжились и позднее, когда началась Русско-японская война. Василий служил корреспондентом при штабе главнокомандующего, одновременно участвуя в разведывательных вылазках, и даже был награжден за "отличие в делах против японцев" орденом Святой Анны III степени. Когда же война закончилась, Янчевецкий был назначен чиновником по особым поручениям в Туркестане. Туда он переехал уже со своей семьей – еще в 1904 году в Ашхабаде он встретился с молодой вдовой Марией Бурмантовой и женился на ней, усыновив ее дочь от первого брака (она всю жизнь считала его своим настоящим отцом).
В 1906 году в газете "Россия" вышел цикл очерков Янчевецкого о Туркестане. Они оказались столь популярны, что в том же году ему предложили занять пост выпускающего редактора газеты, и семья переехала в Петербург. Сделавшись редактором, он предпочитал подписываться псевдонимами, один из которых, "Василий Ян", со временем вытеснил все остальные.
"Будущее принадлежит сильным"
Тем не менее свою первую книгу, изданную в столице, он выпустил под своей настоящей фамилией. Книга называлась громко: "Воспитание сверхчеловека".
В начале ХХ века многие интеллектуалы мыслили ницшеанскими образами. Например, Максим Горький даже усы носил a-la Nietzsche. Его "Песня о Соколе" с презрительным отношением к обывателю-пингвину, который робко прячет тело жирное в утесах, была чистым ницшеанством. Потом идею выведения нового человека, как и многое другое, присвоили большевики.
В книге Янчевецкого встречались фразы, под которыми и сейчас подпишутся патриоты: "Россия окружена врагами", "Овечьи добродетели погубят Россию"; "Будущее принадлежит сильным и нападающим" и так далее.
Чтобы приблизить это прекрасное будущее, в котором будут действовать русские "сверхчеловеки", Янчевецкий стал одним из основателей скаутского движения в России, выпускал в гимназии журнал "Ученик", в котором печатал свой первый "исторический" роман для детей "Афганский изумруд" (сколь неуклюжий, столь и очаровательный в своей простоте). Это было что-то вроде приманки, чтобы привлечь к журналу побольше юных читателей, обожавших Фенимора Купера и прочие "авантюрные" истории. О роли профессионального писателя Василий в те времена особо не помышлял.
Балканский резидент
Зато он вернулся к роли шпиона. В конце 1912 года газета предложила ему в качестве корреспондента освещать ход Балканской войны, и Василий отправился в Стамбул. Там он вскоре оказался в центре событий: во время неудачного переворота Энвер-Бея (после которого в Османской империи начали "закручивать гайки") он слал информацию в Петербург, порой благодаря своим источникам предвосхищая события на один-два дня.
В конце концов за ним закрепилась слава политического пророка, и незадолго до начала Первой мировой войны он уже считался главным русским резидентом в Стамбуле и на Балканах, а его годовая зарплата корреспондента достигала почти немыслимой для русской журналистики цифры в 7200 рублей. Позднее, с началом войны и переводом в Бухарест (где с Янчевецким воссоединилась семья), она еще увеличилась, до 7600 рублей плюс 4000 на "осведомительные расходы". На разведку денег не жалели.
Там, в Бухаресте, Василий и остался на несколько лет, общаясь со своей агентурой, румынскими чиновниками и премьер-министром. Задачу свою он скоро выполнил. Когда Румыния (себе на беду) наконец поддалась уговорам России и вступила в войну против Германии, он официально получил пост российского военного советника. А после позорного разгрома Румынии, произошедшего в 1916 году, он с отступающими войсками перебрался в Яссы, где и дождался вестей о Февральской революции. В России открывалась новая страница истории.
И точно так же новая страница открывалась в личной жизни Янчевецкого. Как уже ясно, он был человеком неугомонным, страстным и увлекающимся – и эта черта характера была определяющей в его отношениях с женщинами. Со своей первой женой Ольгой (ставшей к тому времени модной актрисой) он уже практически не общался, теперь в его жизни появилась красавица Мария Маслова. Сперва в качестве секретарши, а потом и законной супруги. Она (это, похоже, стало так принято у Янчевецкого – на "восточный" манер) усыновила его сына от Ольги, которого он решил оставить при себе.
Газета на всех парах
Отречение Николая I и Февральскую революцию Янчевецкий, как и многие люди его круга, встретил с радостью. Несмотря на разгром Румынии австрийской армией и бегство короля из Бухареста в Яссы, Василий Григорьевич продолжал работать с агентурной сетью – теперь же на Временное правительство.
Но вскоре в Яссы пришли вести о большевистском перевороте – и теперь Василий видел свою задачу в том, чтобы не допустить большевиков на свой участок фронта. Вместе с другими офицерами им было создано тайное общество по противодействию большевикам, выявлявшее большевистских агентов. Причем работало оно весьма эффективно, и вместе с румынскими офицерами удалось разоружить несколько военных частей, присягнувших большевикам. Но в самой России уже разгоралась гражданская война, и Янчевецкий (с его-то энергией!) не мог оставаться от нее в стороне.
Он начал издавать антибольшевистскую газету, возможно, самую мобильную из всех газет Гражданской войны. Это была редакция на колесах, которая передвигалась по железной дороге – Янченевецкий купил целый поезд с паровозом. В поезде размещалась типография. Там же поселилась и его семья. Это оказалось очень удобно – газета перемещалась вместе с линией фронта, выходя то в одном, то в другом городе. К газете то и дело "прибивались" разные люди, неделями жившие и что-то делавшие в ее вагончиках. Так, например, возникла передвижная выставка Давида Бурлюка, с которым Янчевецкий познакомился под Екатеринбургом…
Газета переезжала из города в город и меняла названия: "Республиканец" – "Родина" – "Вперёд". Большинство статей писал сам Янчевецкий, привычно выступавший под разными псевдонимами… Единственное, что объединяло эти издания, – непримиримая ненависть к большевикам. 4 марта 1919 года газета "Вперёд" публикует такое стихотворение за подписью В. Я.:
Вся Русь в крови, в огне пожаров,
И мчится бешено вперед,
Влача израненный народ
Под хохот пьяных комиссаров.
В начале девятнадцатого года не только Ян, но и многие в России поверили, что "правитель омский" адмирал Колчак может сокрушить большевиков. Колонка редактора в газете призывала к оптимизму: "Война не игрушка и не математический подсчет. Сегодня нам плохо, но завтра будет хорошо, потому что наше будущее, наше счастье лежит в нашем сердце, нашем мужестве. Мужества у нас достаточно… Счастье мы с бою возьмем".
Тем не менее фронт "сыпался", большевики наступали. В начале января 1920 года поезд с типографией был захвачен партизанами. Прицепив свой вагон к эшелону Колчака, семья Янчевецкого продолжала движение на Восток, но под Ачинском рядом с их передвижным жилищем взорвался вагон с боеприпасами. Ехать дальше оказалось невозможно, и вечером, как вспоминала позднее дочь, отец собрал всех в своем купе и сказал: "Надо быть со своим народом. А народ – за Советскую власть. Останемся со своими на родине".
"Жить со своим народом". Попытка первая
Позднее он не раз говорил, что следует ницшеанской максиме: кто сильнее, за тем и правда. Так или иначе, решение изменить свои взгляды на советскую власть далось Янчевецкому легко и просто.
Вероятно, это его и спасло. Уже спустя несколько недель он с искренним энтузиазмом читал на педагогических курсах и в красноармейских частях Ачинска лекции об истории социалистических учений. Тем не менее по сторонам оглядывался – и видел, как один за другим его знакомые исчезают в подвалах ЧК. Поэтому уже к концу лета Василий устроился школьным учителем в маленькое село под Минусинском – и переехал туда вместе с семьей. Там ему и удалось "отсидеться" в первые, лихие и кровавые месяцы, когда чекисты уничтожали бывших классовых врагов. Конечно, донос на него как на "белого офицера" все равно написали – но чуть позже, когда уже было кому за него вступиться.
Ему неожиданно помог давний знакомый, создатель Народной Тувинской Республики Иннокентий Сафьянов. В 1921 году с Янчевецкого сняли все обвинения. Арест, правда, снова пошатнул его веру в советскую власть, и он задумал было перебраться в Эстонию (по Тартусскому договору он имел право на эстонское гражданство). Но в январе 1922 года эту лазейку закрыли. И, как и все обычные советские люди, Янчевецкий стал "невыездным". Что поделать! Приходилось как-то жить "со своим народом" дальше.
Вторая попытка. Из Минусинска в Москву
Семья переехала в Минусинск, и началась долгая эпопея привыкания к хамской власти, безденежью и унижениям. Сперва Василий в свои 46 лет пытался освоить ремесло извозчика, и месяцев 5 проработал в артели. Благодаря этому удалось получить крошечную квартирку на окраине Минусинска. Но потом дела потихоньку пошли в гору: в 1922 году он догадался обратиться в уездный партком с просьбой назначить его техническим редактором местной газеты "Власть труда".
Партком (большинство членов которого не умели не то что писать, но и читать) воспринял это предложение с восторгом. С этого момента Янчевецкий стал делать большевистскую газету "в одно лицо", наполняя ее материалами под разными псевдонимами. Он писал во всех жанрах — от стихов до фельетонов и проблемных статей. Заодно начал сочинять пьесы для местной театральной самодеятельности. Среди этих пьес были и прямо-таки актуальные, например о последних днях Колчака (свидетелем которых он только что был сам), и стилизации под фольклорные сюжеты сибирских народов.
За эти спектакли труппа рабочего клуба была в 1923 году награждена поездкой на всероссийскую выставку народного хозяйства, дабы "дать изображение современной жизни народов СССР, уделив должное внимание окраинам". Янчевецкий охотно принял эту награду, но заявил, что поедет в Москву непременно с семьей, дабы "показать родным столицу". Разумеется, возвращаться в Минусинск он уже не собирался.
Из драматургов в экономисты
В Москве поселились у родственников жены, в половинке комнаты за фанерной перегородкой. Безденежье было ужасающим, а надежды на литературные заработки и столичные гонорары быстро растаяли. Писателей в Москве было полно, зато не хватало экономистов. "Классического" образования Янчевецкого для этой профессии вполне хватало, и летом 1925 года он устроился в Госбанк, а в 1926-м уже был начальником канцелярии. Потом на целых два года его перевели в Самарканд, на должность экономиста Узбекского ВСНХ, а затем советника банка.
Все шло как нельзя лучше вплоть до 1927 года, когда в Ростове внезапно арестовали брата Дмитрия "за контрреволюционную деятельность", осудили – и отправили на 10 лет на Соловки. Этот арест "рикошетом" ударил по Василию – его немедленно уволили с государственной службы.
Теперь-то уже выхода точно не оставалось. Приходилось становиться писателем.
Изобретение советского исторического романа
Василий с супругой вернулись к родственникам в Москву, и, говорят, именно Мария Маслова настояла, чтобы он профессионально занялся литературой. Она взяла на себя и быт, и заработки, и работу личного секретаря – одним словом, сделала все, чтобы Василий спокойно занимался творчеством. Хотя дома, за фанерной перегородкой в коммуналке, это было непросто – и он на целый день уходил в библиотеку. В "Ленинке" у него скоро образовалось что-то вроде постоянного рабочего места – собственный стол у окна, где он просиживал над книгами целые дни. Проверял в своих рассказах и очерках каждую мельчайшую деталь, уточнял имена и даты… В 1928 году ему удалось опубликовать десяток рецензий на книги и пьесы и четыре небольших рассказа в журнале "Всемирный следопыт" под псевдонимом Василий Ян. С этого времени он пользовался только им, и с годами эта сокращенная фамилия как бы "приросла", заняла место настоящей (поэтому теперь и мы его будем называть именно так).
Пытаясь заключить договоры с издательствами, Ян придумывал все новые и новые темы. Но его истории все время крутились вокруг Средней Азии и Востока – мест, которые он знал и любил. Тут у него было мало конкурентов, а живой и образный язык убеждал читателя с первых строк. И все-таки прошло целых три года, прежде чем в издательстве "Молодая гвардия" вышла его первая книга – историческая повесть "Финикийский корабль".
Эта книжка 1931 года во многом определила принципы не только других книг Яна, но и вообще советского исторического романа, в котором почти всегда простые люди, выходцы из народа, являются носителями афористичной мудрости и противопоставляются богачам да тиранам.
О государственной необходимости
Другая задумка – трилогия об Александре Македонском – тоже отчасти заинтересовала издателей. Правда, договор удалось заключить только на одну книгу, "Огни на курганах", в которой рассказывалось, как храбрые и простые скифы противостоят иноземным захватчикам. Ян полагал, что уже знает, как писать "правильные" исторические романы, и вывел Александра жестоким самолюбцем, маниакально стремящимся к славе. Но не тут-то было! Рецензенты в издательстве, которые лучше понимали, "откуда ветер дует", сразу потребовали подчеркнуть полководческую гениальность Александра и "указать, что его жестокость обуславливалась государственной необходимостью, а подозрительность к ближайшим соратникам объяснялась упреждением измены".
Похоже, этот урок Ян сразу усвоил хорошо – и в дальнейших своих романах о жестоких правителях старался побольше упирать на "государственную необходимость". На этом же принципе работала и вся советская пропагандистская машина, сообщающая о сталинских жертвах как о необходимом зле ради высшего добра, так что с товарищем Яном ей было по пути.
Но для писателя этот путь оказался довольно тернистым. Книги приходилось по многу раз переписывать, убирая и вставляя целые главы. Гонорары задерживались, сроки отодвигались. Семья едва сводила концы с концами, у писателя начались проблемы со здоровьем. Болели ноги, он с трудом мог подниматься по лестнице в свою каморку на пятом этаже. К осени 1934 года (то есть когда Яну как раз исполнялось 60 лет) в разных издательствах плотно и безнадежно "застряли" три его книги. Он до сих пор был почти никому не известен, и изменить ситуацию могло только чудо.
Проклятие "Чингисхана"
И чудо, казалось, произошло. "Молодая гвардия" внезапно заинтересовалась темой Чингисхана и предложила договор на рукопись в 12 печатных листов. Ян взялся за работу с уже привычной добросовестностью и педантизмом – проверял в библиотеке все источники, придумывал афоризмы и собирал роман из фрагментов, как большое пестрое одеяло из лоскутков… Работа шла медленно, к сроку (к лету 1935 года) оказалась готова лишь часть рукописи.
И тут в издательстве сменился главный редактор, который потребовал переработать весь роман с начала и до конца. Как ни старался, Ян не мог выполнить эти требования. Договор расторгли. Он попробовал отправить уже готовую рукопись в "Советский писатель" – и там она была отвергнута.
Положение пожилого начинающего автора казалось безнадежным. Но вдруг в "Молодой гвардии" прошли аресты. Новый редактор в конце 1936 года возобновил договор с Яном, выплатив ему весь обещанный гонорар, и запустил книгу в производство. Рукопись "гнали" через многочисленные рецензии историков – ведь речь шла о тиране, и никто не хотел брать на себя ответственность за выпуск книги в свет. Но и отвергать ее тоже было опасно! Так и продолжалась эта неопределенность, пока не нашелся смелый человек – историк Исаак Минц, написавший положительный отзыв: "Книга яркая, интересная, важная, исторически верная!" Издатели вздохнули с облегчением – и запустили печатный станок.
Но "Чингисхан" как будто уносил из семьи Яна остатки благополучия. В 1937 году был повторно арестован брат Дмитрий (в 1938 году он умер в тюрьме от пыток). А в 1939 году, когда полученный за книгу гонорар наконец позволил писателю и его супруге начать обследования у врачей, произошел нелепый несчастный случай: 1 декабря Мария Маслова погибла от удара током от неисправного рентгеновского аппарата.
Сталинский идеал
Без своей жены Ян чувствовал себя потерянным ребенком. Он почти перестал выходить из дома, и даже необходимые для работы походы в библиотеку давались ему с трудом. Тем не менее он продолжал писать, и в феврале 1940 года сдал в Гослитиздат рукопись "Батыя", а через два месяца — сокращённый и адаптированный для детей текст "Нашествия Батыя" в Детгиз.
Когда же началась война, Василий Ян одним из первых отправился на призывной пункт, чтобы записаться в армию добровольцем. Разумеется, с его здоровьем о военной службе не могло быть и речи, но поступок заметили, и спустя всего месяц Александр Фадеев со словами "Ваше перо сейчас может быть важнее винтовки" вручил ему билет Союза писателей. Который в итоге спас Яну жизнь.
Спас – потому что означал место в "теплушке" и "продуктовые карточки" в ташкентской эвакуации. Именно там, в дорогом его сердцу Ташкенте, Василий Ян встретил 1942 год и однажды, открыв газету "Правда", обнаружил свое имя на первой странице. За роман "Чингисхан" ему была присуждена Сталинская премия первой степени – высшая литературная награда СССР.
Сталин читал много и регулярно и все книги, выдвигавшиеся на премию его имени, изучал довольно внимательно. Легенда гласит, будто бы, прочитав роман Яна, он стал выяснять, сколько писателю лет, и распорядился дать премию именно ему, потому что "другие еще успеют".
Дело, конечно, не в возрасте автора, а в том, что Ян хорошо усвоил урок, полученный от советской цензуры. Чингисхан был изображен в его романе как мудрый и предусмотрительный правитель, создающий свою идеальную Империю. Восток – с его патриархальными институтами власти, с его ясной субординацией и жесткими традиционными правилами жизни – казался для Сталина куда более привлекательным, чем анархичный и свободолюбивый Запад. Ведь именно Запад с его цивилизацией и гуманистическими ценностями в понимании многих российских вождей, как прошлых, так и нынешних, является главной опасностью для их власти. В то время как Восток – даже если не союзник, то, по крайней мере, соперник, которого можно понять. С теми же болячками властолюбия, с теми же тоталитарными грехами. И Орда, изображенная Яном в романе если не с симпатией, так, по крайней мере, с сочувствием и пониманием, казалась Сталину в высшей степени "своей". То, что в ней есть насилие, пытки, жестокость ради "высшего смысла", было весьма созвучно его мировоззрению.
Потому и Сталинская премия.
К последнему морю
Премия имени тирана пришлась как нельзя кстати. В Ташкенте писатель почти бедствовал, когда у него вдруг появилось 100 тысяч рублей – огромные деньги по тем временам.
В конце войны, закончив "Батыя" и начав заключительную часть трилогии "К последнему морю", он вернулся в Москву, в квартиру, которая теперь целиком принадлежала его семье. Правда, от семьи почти никого не осталось. Двое его внуков погибли на фронте, жена и брат умерли, остальных разметало по разным городам. Здоровье становилось все слабее, и на лестнице, по которой он поднимался к себе в квартиру, сердобольные соседи поставили на каждой площадке по лавочке – чтобы он мог там отдыхать, поднимаясь наверх. Шутка ли, ведь в 1944 году ему было уже 70 лет! Но именно в этом году к нему в квартиру переехала добровольная помощница, подруга его приемной дочери от первого брака, Лидия Макарова. Ей, вероятно, не было и сорока. Однако из помощницы она очень скоро превратилась в подругу, а вскоре и в законную супругу Яна. Все-таки он обладал какой-то непередаваемой магией, привлекавшей женщин, и, словно персонаж какой-то восточной сказки, купался в их внимании до самой смерти…
Но теперь, когда книги выходили миллионными тиражами, на него обратили свое внимание власть имущие. А это уже не столь полезная процедура. Следующий роман, об Александре Невском, шел тяжело. Он был насквозь пропитан идеологией, объясняя читателям, что великий князь, получивший ярлык на княжение от Орды, сделал верный выбор, так как защитил этим Россию от западного влияния.
Тем не менее рецензенты постоянно пеняли ему на недооценку "величия Руси и Александра Невского". К тому же сын Яна, Михаил, прошедший всю войну и чудом выживший в окопах, в 1949 году был арестован за "антисоветскую агитацию" и отправлен в лагеря на 8 лет. Им так и не удалось увидеться – он вышел на поселение в 1954 году, за несколько месяцев до смерти отца, и не успел приехать к нему в Москву…
Задерживалась и публикация последней части "монгольской" трилогии – издатели пытались угадать, понравится ли она Сталину. А вдруг нет? Как это узнать?
Сталин читал все меньше и вообще приближался к встрече с Батыем и Чингисханом без всяких литературных посредников. И лишь когда он окончательно испустил дух, сразу в нескольких типографиях включились печатные станки. Книги Яна начали выходить одна за другой. И издатели не сомневались, что, сколько их ни издавай, все тиражи будут раскуплены.
Ведь эти романы, пускай и трижды, и по десять раз переписанные в угоду критике, оставались все такими же легкими, свободными, задорными. На уровне текста Ян делал то, что приковывает внимание читателя, заставляет его "глотать" страницу за страницей. Да, все это не было "великой литературой", как ее понимают искусствоведы. Неоригинальные приемы, банальная композиция, ходульные диалоги, велеречивые фразы, которыми разговаривают персонажи… Но все это как-то забывается, когда перелистываешь страницу за страницей, и ощущаешь любовь и понимание, которое испытывает автор к своим героям.
Ведь проза Яна – это проза путешественника. Она наполнена тем яростным солнцем, которое взаправду сжигало его в Азии, наполнена голосами, которые он на самом деле слышал. И в ней до сих пор сохранилась крупица того юношеского задора, который делает жизнь настоящей жизнью. Все равно где – на Западе или на Востоке.
